Крым лучше отдать 

Лев Вершинин, политолог:

Начнём, пожалуй, с первой классической демократии. В Афинской Архэ эпохи расцвета сикофантов, сиречь, профессиональных и потомственных доносчиков, мастеров клеветы и оговора, было столько, что само наличие их в какой-то момент начало угрожать безопасности государства, которое, однако, — вспомним хотя бы процесс Сократа, — ничего с этим не могло поделать. В демократическом Риме ремесло политического делатория вообще стало уважаемым и высокодоходным трудом, которым не брезговали даже самые высоколобые интеллектуалы. хотя подчас и довольно опасным, поскольку умные цезари типа Траяна или Константина иногда эту плесень чистили. Зато в Европе эпохи Возрождения и позже уже, даже и не чистили, а совсем наоборот. Доносчики-доброхоты цвели и пахли в люто монархической Испании, и в республиканской Венеции, и в разношерстной Германии (чего стоят одни ведовские процессы), и в парламентарной Англии, где донос вообще из ремесла превратился в искусство, причем из среды обычных доносчиков выделилась элита, профессиональные лжесвидетели.

А в прекрасной Франции было в 1791 году оформлено понятие dé lation civique (гражданском доносе), то есть, доносе как «высшей обязанности гражданина перед Отечеством», — и эта юридическая новелла, в паре с «Законом о подозрительных» нарезавшая под 30 тысяч голов только в Париже, по сей день и безо всяких изменений украшает собою французское право.

Что касается России, то в традиционном русском праве доносы признавались, но, оказавшись ложными, вообще могли плохо кончится для клеветника. В Судебнике 1497 года «ябедничество» является преступлением, упоминается в одном ряду с такими «лихими делами» как «татьба», «разбой», «душегубство» и подлежит тому же наказанию.

Позже, правда, уже после Смуты, отголоски которой не стихали очень долго, в юридическую практику вошло понятие «Слово и дело», обязывающее подданных доносить об известных им «великих государевых делах» (измена и бунт), но и тогда власти делали все, чтобы предотвратить перегибы, — что, кстати, нашло отражение в поговорке «Доносчику первый кнут». Больше того, в отличие от Европы, где доносы приветствовались без оговорок, в России круг лиц, от которых «ябеды» принимались, был очень серьезно ограничен, а в 1713-м «Слово и дело» было сужено до двух пунктов — о посягательстве (в том числе словесном) на государя и «измену действием», что соответствовало нормам европейской юриспруденции тех времен.

И наконец, — опять-таки, в отличие от Европы, — доносчикам в России не полагалось вознаграждение. Правда, в 1711-м, учредив Фискальное ведомоство, Петр Алексеевич взял за основу силезский закон 1705 года, по которому доносчик получал не меньше трети суммы, назначенной судом в качестве штрафа тому, на кого он донёс, — но работа петровских фискалов (не доброхотов, что важно, а государственных чиновников) заключалась в том, чтобы следить за тем, не учинялся ли где-либо неправый суд, не совершалось ли незаконного «в сборе казны и прочего». То есть, в расследовании коррупционных схем и обуздании клептократии. Очень, между прочим, жесткими методами, — и есть ощущение, что именно в связи с этим г-жа Прохорова так недовольна Петром Алексеевичем.

Юрий Юрьев, политконструктор:

Система доносительства была на Руси издревле, что, в частности, характеризуется поговоркой: «Доносчику — первый кнут». Доносы — инструмент внутренней и внешней разведки любого государства. Так было всегда и так будет всегда. И всегда будут спорить о «грехе доноса» и «грехе утайки». Но на Западе само понятие греха было коммерциализовано, где любой зверь в человеческом облике мог купить авансом индульгенций, а после, размахивая ими, совершать зверства с благословения церкви и можно сказать в долях с нею. Это наложило серьёзнейший отпечаток на Запад, тем более, что за донос предполагалась доля имущества, но доносить на зверя с индульгенциями было бесполезным, он ведь купил право преступать. В итоге — на Западе донос стал не инструментом призыва к законности высших слоёв общества, а средством коммерчески обоснованного подавления всех окружающих того же социально-классового слоя. И из инструмента внутригосударственной разведки донос превратился в бизнес. А если это бизнес, то почвой для доноса стали «подставы», когда соседям подкидывали криминал. Отсюда, в отличие от русских деревень, где кто-то даже не запирал двери, родилась пословица «мой дом — моя крепость» и соответствующий образ мышления, ныне выдаваемый за исконно либеральные убеждения.

Роман Лискин, журналист:

Фраза «Слово и дело», звучала, как пароль и человек из трактира попадал в преисподнюю, так писал Пикуль, описывая доносительство в царские времена накануне конца Российской Империи. Европа в те времена по такому размаху доносительства среди простолюдинов и рядом со своими ведьмами и колдунами не стояла. В высшем обществе это называлась по-другому — интриги. В США с начала 1930 годов начал развиваться институт вербовки, а не прямого доноса. При этом клевета и наветы могли не только обойтись в круглую сумму, но лишением свободы лет на 50. Про СССР и говорить нечего, сама власть поощряла гнусности человеческой «души». В современной Германии, только попробуй не разобрать мусор по бакам по доносу соседей придет полиция и выпишет солидный штраф, то же касается нарушений на дорогах. Это называется совместная гражданская позиция и не считается чем-то зазорным. У нас же где «половина страны отсидела, а вторая половина готовиться сесть, это считается подлым стукачеством. Хотя подвижки в сторону Европы есть, поколения меняются.

Олег Насобин, блогер и бизнесмен, владелец марки российской косметики «Green Mama» (Франция):

Я располагаю конкретными примерами доносительства во Французской Республике. То есть, непосредственно копиями доносов. По моему личному опыту, каждый пятый француз, занимающийся предпринимательством — прямо завербован французскими спецслужбами, в основном ДСРИ. А каждый второй время от времени пишет доносы. В центральном аппарате ДСРИ служит 4000 полицейских. Учитывая нормы вербовок, во Франции сейчас активно действует около полумиллиона сексотов. Известны данные о доносительстве в период фашистской оккупации и коллаборационизма: до 70% французов делали это вполне охотно. Готов свидетельствовать и выступать публично.

Алексей Дубинский:

Доносительство — норма жизни индустриального общества, будь то «капитализм» или «социализм». Это необходимый инструмент для государственной судебной системы, когда люди не могут (не имеют право) разрешать конфликты самостоятельно. Там где есть государство — будут и доносы.

В традиционном и феодальном обществе действовали и внесудебные способы. Так на уровне сельской общины подавляющая часть конфликтов решалась мирским судом, на общинных сходках. В селе всё про всех знают и нет нужды в доносах. Свободные люди, наделённые правом ношения оружия (в первую очередь — дворяне) также могли обойтись без доносов и решить дело самостоятельно, на дуэли.

В постиндустриальном, открытом информационном обществе вновь не станет места доносам. Когда вместо тайных, анонимных сообщений будет явное открытое начало обсуждения возникшей проблемы — о нарушении правил и законов, о недовольстве ситуацией. Когда подобные обсуждения будут автоматически направляться ответчику(обвиняемому) и видны всем заинтересованным гражданам, всем вовлечённым сторонам. И по результатам обсуждений, например, станет корректироваться некий личный гражданский рейтинг.

Зрелое, развитое гражданское общество будет способно находить досудебные решения проблем и конфликтов, обходиться без непроизводительных затрат времени, средств и внимания на долгие и дорогие судебные процедуры. Постиндустриальное общество должно быть свободно от множества традиционных крючков и зацепок, позволяющих взять за жабры практически любого (был бы человек, а статья найдется!) т.е. можно ожидать дальнейшего (после религиозной и сексуальной эмансипации) расширения границ допустимого поведения